Райские
кущи.
С
аэродрома автобус ехал долго. Все спали. Мы
с тренером молчали. Я думал о чемпионате
мира. Он, наверное, о нем же. Возле дома с
мерцающей неоновой рекламой автобус
остановился. Это была гостиница.
Нас
никто не встретил, и мы остались одни в
просторном вестибюле. Портье долго
справлялся, где живут наши ребята. Он много
раз звонил и рылся в конторской книге. И
переругивался с мальчишкой лифтером.
Мальчишка стоял в кабине лифта и что то
ворчал себе под нос.
Я
спросил у тренера:
--Сила
у нас одинаковая, техника тоже. Как
выиграть?
У
тренера было хмурое и усталое лицо.
Я
неуверенно брякнул:
--Григорий
Назарович, а допинг?
Тренер
даже дернулся в мою сторону. Фыркнул.
--Тебе
допинг? Ты и без него как в бреду, на
помосте.Шальной.
--Дурят
нервы-то..
--Оставь
спорт, но только не допинг.
--А
если я хочу и есть еще много сил? Только вот
нервы…
Тренер
внимательно посмотрел на меня.
--Выбрось
все это из головы.
Нам
дали ключи, и мы пошли спать.
Столкнулся я с ним нечаяно:
перепутал двери раздевалок. Мужчина сидел
на стуле и держал в руке медицинский шприц.
Тогда меня поразила не белизна
обнаженного тела (как у северян, до
мраморного, светящегося оттенка) и не
шприц с мутным раствором, а удивительная
схожесть позы, да и пожалуй самой
внешности с роденовским «Мыслителем».
Лишь черты лица у него были не такими
резкими, как у знаменитой скульптуры. И
мышцы массивнее, грубее—живые
напластования под кожей.
Мужчина заерзал, пытаясь
незаметно отвести руку за спину. Допинг—запрещенный
прием в спортивной борьбе, зачем рисковать?
Я же, бормоча извинения выскочил в коридор.
Благообразный служитель с упреком
посмотрел на меня и снова задремал.
У себя в раздевалке среди вещей, разбросанных на столе, я отыскал бумажный стаканчик. Налил воды. Пить не хотелось. Я выпил воду. Поднялся на подоконник и распахнул форточку. В комнату вошел ровный шум осеннего дождя. Пахнуло сыростью. Ухнул и повис в тишине одинокий паровозный гудок.
«
В трико: значит, ему сейчас на помост, --подумал
я. –Допинг он наверное, уже ввел».
Радио
передавало репортаж о соревнованиях.
Слишком громко и неправдоподобно
интересно говорил ведущий. Я поискал
выключатель. Не нашел. Встал на стул,
отсоединил провода и сел у окна.
Можно
часами смотреть на костер и море, звезды,
слушать плеск дождя и шум леса. Во мне
рождается ответная песня, мерная, как
гудение огня. Я цепенею, сливаюсь с костром
и вместе с пламенем обугливаю сучья,
поленья, сырой валежник. Под
меланхолический шорох дождя я размечтался
и позабыл обо всем на свете. Среди
нахлынувших образов мелькнуло
воспоминание о незнакомом мужчине со
шприцем в руке.
«Любопытно, чем это кончится?»--И
я вернулся в действительность. За окном по-прежнему
не унимался дождь, и лишь прибавился новый
звук—звонкие удары больших капель с крыши.
«Гляну на парня», --решил я и направился в
зал. В коридоре поболтал с ребятами. В этой
весовой категории от нашей команды ни кто
не выступал, и мы не волновались.
Я не пошел на места для
участников, а расположился на боковой
трибуне под самым потолком. Сверху отлично
видно. Не считая худенькой девушки, моей
соседки, и еще двух пар рядом ни кого не
было. Пока выступали слабые, я уселся
поудобнее и предался воспоминаниям. С
самого утра я ощущал слезливую
потребность погрустить о доме, но опасался;
эти мысли сольются с болезненным чувством
ожидания, и я раскичну.
Сначала я «филосовствую»: --«Чем
больше живет человек, тем реже испытывает
безмерное и полное счастье юности. Очень
жаль и очень плохо».
Потом
тормошу память… Я суворовец. В кармане—увольнительная.
Сижу в пустынном парке, завьюженном снегом.
Обледеневшие дорожки отражают луну и
редкие желтые фонари. Из сугробов торчат
спинки скамеек. Зябнут ноги и хочется есть.
Я бегу в магазинчик и набиваю карманы
шинели сухарями. На другое нет денег. Я
грызу сухари и слушаю музыку. Черный зев
репродуктора. Безжизненные аллеи. Паутина
голых деревьев. Уютный свет в далеких
окнах. Я бредил будущим и был счастлив.
Много лет спустя я пытался вернуть это
счастье. В лучших залах наслаждаться
любимой музыкой. Был сыт и не мерз. И… был
счастлив, но разве тем далеким счастьем
раскрывающейся жизни!
Беспокойное поведение
соседки вывело меня из задумчивости.
Девушка вскрикивала, бормотала что-то. Я
глянул на сцену и сразу узнал в атлете
мужчину, вогнавшего себе под кожу допинг. «Мыслитель»,
как я иронически окрестил его, явно
испытывал все последствия наркотика. Его
качало. Дышал он тяжело. Я отлично слышал
хрип здесь на верху. Соседка исступленно
причитала. Штангу он поднял, но из
последних сил. После таких подходов я
словно в разобранном состоянии. Валюсь на
стул, и нет сил слово вымолвить. Работа на
пределе. Лежу и чувствую, где у меня сердце
и как течет кровь, точно я медицинский
атлас, а не человек.
Пока выступали другие, я
разглядывал девушку. «По-видимому, они
близкие люди, --размышлял я. Тогда мне вас
жаль. И тебя парень, и вас моя соседка.
Сейчас ему будет совсем скверно. Лучше
уходите, --мысленно посоветовал я.—Уходите!
Он дорого заплатит за глупость. Не знать
что вгоняешь в себя! Это уже слишком
приятель!» Я разошелся и спорил с ними, как
будто мы сидели вдвоем и беседовали. «Если
пускаются на такие штучки, обязательно
пробуют заранее, --назидал я, словно и
впрямь прошел огни и воды. –Все допинги
будь они неладны, разного действия.
Ошибешься в выборе, и вместо мышечной
радости и легкости—дурман и рвота. Нужно
найти тот из них который на тебя
воздействует правильно. А потом
определить дозу. Слишком большая
расстроит нервы и сердце: полезешь на
стену. Мигом нарушится координация.
Движения станут рваными, как у марионетки,
--вещал я тоном знатока. И вдруг
непроизвольно осекся. –Что ты мелишь
болван? Понаслышался теорий от Орлунда—и
несет тебя. Складно он вчера разливался: «Важно
время. Слишком рано—запал сработает до
вызова. Промедлишь—взрыв случится за
кулисами. Поздно». Не тренер—аптекарь. Он
только не сказал что творится с человеком
после допинга.
Нет, Григорий Назарович прав.
Допинг не победа. Уродство с пеной и
загубленным здоровьем. Не позавидуешь «Мыслителю».
«Уходите же!»--чуть не
вырвалось у меня вслух, когда я услышал его
имя. До сих пор помню безумные, выпученные
глаза. Он отчаянно пытался выстоять и не
упустить штангу с груди. «Безнадежно!—так
и рвался крик.—Брось! Брось! Из такого
положения выкарабкаться нельзя!» Зрители
вопили: «Давай!..» Девушка рыдала. Черт
подери, как медленно он падал на колени!
Что за связки и мышцы надо иметь, что бы
проделать такой фокус! Иногда ему
удавалось приостановить падение. И тогда
он кричал разрываемый изнутри огромным
напряжением. В зале стоял такой гам, что ни
кто не услышал истерического крика моей
соседки.
Удар! Штанга вырвалась из рук
и скатилась с помоста на сцену. Ассистенты
проворно подхватили ее и поволокли на
прежнее место. И вдруг парень ринулся к
штанге, стиснул гриф ладонями и застонал в
припадке бессильной ярости. Поддержать
его не успели. Он странно перекривился,
скорчился и грохнулся на помост. К счастью,
девушка не видела этого. Она уткнулась в
колени и всхлипывала. Я поднялся и быстро
пошел за кулисы—узнать, как серьезно все
это.
Они стояли в коридоре. Тренер,
седой верзила, угрюмо натирал ему виски
нашатырным спиртом. Какой-то незнакомый
парень расстегнул ему ремень и сматывал
бинты с кистей. Сновали люди. Иногда они
дружески шлепали его по голым плечам. Он
тупо озирался и молчал. Потом его снова
скрутила судорога. Он задергался и сполз
по стене на пол. Я смотрел на бьющееся в
руках людей крепкое белое тело.
Я заглянул в нашу раздевалку.
--Видал?--спросил тренер. –Так-то,
брат..
А теперь дуй в отель, хватит
здесь околачиваться. «Надо очень желать
победы для того что бы отважится на такой
риск,--думал я по дороге в гостиницу.—В
отлаженный механизм вливается яд. И все
это: чрезмерное усилие от яда и сам яд
разваливает организм».
Спустя
несколько дней я еще раз повстречался с
ним но уже в отеле. Это было утром в день
отъезда. Он спускался по лестнице
навстречу мне с невысокой худенькой
женщиной. Мы поздоровались.
--Вы тогда видели меня в
комнате и, разумеется догадались, что к
чему?—спросил он без обиняков. И, не
дожидаясь ответа продолжал:--Говорят что
вредно. Я и сам знаю, что это,--он произнес
какие-то мудреные латинские слова,--не
райские кущи. Но как выбиться
в люди?…Плевать мне на здоровье!
Здоровье нужно для жизни. А я ненавижу
такую жизнь. Она тоже допинг только в
маленьких, беспрерывных дозах. Жить наугад.
Вечно охотится за деньгами. Экономить на
еде. Пресмыкаться, боясь обмолвится. Не
правда ли, достойная и счастливая жизнь.
--Вот так, дружище. До
свидания. Good luck! Он ни чего общего не имел с
тем человеком на помосте. Спокойные
голубые глаза. И главное—уверенность в
себе. Она сквозила во всем. В жестах,
спокойной, неторопливой речи. В прямом,
смелом взгляде.
--Good
luck!—машинально
повторил я.
--Все к чертям!—крикнул он
уже снизу и засмеялся.
Я поднялся в свой номер.
Наспех сложил чемодан. Через полчаса
команда собиралась внизу. Массивный кубок
за личное первое место—был размером с
бетонную садовую урну. Я не знал что с ним
делать. Везти эту уродину, даже если она
приз, на аэродром? Но как? Я позвонил
горничной. Пришла молодая некрасивая
женщина. Я сунул ей кубок в руки и жестами
попросил помочь. Она очень ловко все
сделала. Упакованный кубок походил на
небольшой саквояж.
Я
взял чемодан и кубок и вынес их в коридор.
Затем отдал ключи горничной и сказал: «До
свидания!—И еще, не знаю почему:--А тебе
удалось счастье?»
Она
ничего не поняла из незнакомой русской
речи. Сделала книксен и ответила заученно
быстро: «Спасибо,господин». Я кивнул ей и
поспешил вниз. Там ждали меня друзья.
1963
г.
От
редактора(пояснение): В конце 50-х начале 60-х
годов анаболические стероиды еще не
получили широкого распространения, в
качестве допинга перед соревнованиями
некоторые атлеты применяли наркотические
морфиноподобные возбуждающие
вещества.